RussiaPost.su Глобальная политика
Сколько бы нас ни завораживал столетний юбилей революции, он не должен закрывать других важных дат. Например, 80-летие знаменательного 1937 года, на который именно сегодня стоит посмотреть под несколько иным углом зрения.
Сколько бы нас ни завораживал столетний юбилей революции, он не должен закрывать других важных дат. Например, 80-летие знаменательного 1937 года, на который именно сегодня стоит посмотреть под несколько иным углом зрения.
Ведь 1937-й – это не только год, когда размах сталинской зачистки ленинско-троцкистской гвардии достиг своего пика. Это также год столетнего юбилея гибели Пушкина, отмеченного в Советской России 1937-го с небывалым размахом.
Более того, фигура Пушкина, до этого момента находившаяся в тени, в ходе февральских торжеств 1937-го заняла совершенно феноменальное место в советском пантеоне.
1. Советский святой
Сияние вновь прославленного в лике советских святых поэта не просто затмило лики прочих советских культурных икон, но едва не сравнилось с сиянием «вечно живого» и «самого человечного человека» – Ленина.
Но главное даже не это, а то, что с момента прославления Пушкина сама культура заняла в советской реальности еще невиданное ею место. Культура (более того – национальная, русская культура) встала фактически в самый центр свершающихся социалистических преобразований. Что с точки зрения марксизма было, конечно, абсолютным нонсенсом.
Ведь «научный марксизм» отрицает культуру, тем более культуру предшествующих формаций как принадлежащую отжившим классам. С точки зрения ортодоксального марксизма Пушкин – элемент буржуазно-аристократического мира и как таковой подлежит устранению.
Однако на протяжении всех 30-х годов советская реальность являла нечто вопиюще противоположное марксизму. Можно смело сказать – в момент прославления Пушкина окончательно свершилось преображение самого советского большевизма.
Незадолго до эпохального юбилея Г.П. Федотов в статье «Поэт Империи и Свободы», с изумлением глядя из Франции на расцветающий культ Поэта в СССР, емко подытоживал: «Возвращается Империя, возвращается и поэт Империи».
Действительно, на месте безнационального марксизма, отрицающего культуру, народность, традиционную государственность, нацию и духовность, миру предстала почти классическая культуроцентричная империя с всечеловеком Пушкиным в центре.
Да, разумеется, империя новая, слепленная из элементов традиции и модерна, но тем не менее…
В эти удивительные февральские дни 1937-го советская цивилизация претерпевала поистине фундаментальные изменения – под кумачом марксизма-ленинизма вдруг засиял лик традиционного «консервативного социализма».
Все это нам еще предстоит осознать (и столетний юбилей революции – прекрасный для этого повод). Сегодня же хотелось бы вглядеться в те удивительные дни чуть более пристально.
2. «Пушкин – наш!»
Решение прославить Пушкина в лике социалистического святого целиком и полностью принадлежит Сталину. Сегодня это решение может показаться чем-то очевидным, само собой разумеющимся.
Но в 1937 году оно едва ли казалось таковым.
Чтобы оценить всю нетривиальность почина, стоит вспомнить, что в XIX веке Пушкин был поэтом исключительно интеллектуальной элиты, поэтом единиц, аристократов духа. В списке книг для чтения революционной интеллигенции Пушкин не значился. В глазах последней он был чем-то слишком далеким, невесомым, витающим в эмпиреях и отвлеченным от насущных нужд народа. А такие интеллигентские кумиры, как Писарев, буквально уничтожали добрую память о поэте.
На поэтический олимп Пушкина отчасти вернули Достоевский и символисты.
Но и в глазах последних первый поэт России продолжал оставаться далеким, холодным, мерцающим идеалом. А новое сердитое поколение футуристов уже бросало Пушкина (вместе с Достоевским, Толстым и проч.) с парохода современности.
В возвращении Пушкина нельзя не отметить также огромной (если не основополагающей) роли Луначарского.
Луначарский был большим другом и учеником А. Богданова, полностью разделявшим убеждения последнего. Богданов же, будучи в 1905-1908 гг. фактически вторым человеком в РСДРП (б), исповедовал не ленинскую версию большевизма, но, скорее, своеобразную версию русского всеединства, в центре которого находилась именно культура.
Однако богдановский «культурный социализм» – тема отдельного рассказа. Мы же вернемся к Пушкину и Сталину.
Сталин прекрасно знал классическую русскую литературу и любил не только революционного Чернышевского, но и Достоевского с Пушкиным. Его также волновали последние философские вопросы (советскую атеистическую пропаганду Сталин однозначно называл макулатурой).
В любопытной книге проф. Б. Илизарова «Тайная жизнь Сталина. По материалам его библиотеки и архива. К историофилософии Сталина» (М.: «Вече», 2003) исследуются тома из библиотеки вождя, с многочисленными пометками на них, сделанными его рукою.
Среди них мы находим, например, такие: на полях «Воскресения» Толстого, напротив слов о Нагорной проповеди, благодаря которой «само собой» уничтожится насилие, стоит емкий сталинский отзыв: «ха-ха».
В другом месте, на полях «Братьев Карамазовых», Сталин подчеркивает: «Государство обращается в церковь… От Востока звезда сия воссияет».
Одним словом, Сталин всерьез относился к историософским идеям классиков.
Впрочем, мы вовсе не собираемся делать из Сталина тайного христианина. Последние вопросы бытия Сталин разрешал как типичное дитя века просвещения, чему то же исследование Илизарова дает массу подтверждений.
Он стал ренессансным поэтом, гуманистом, атеистом, жизнелюбом, декабристом, революционером, демократом и врагом монархии. Но что любопытно: в этом перечне все неправда, однако ж это и не карикатура. Это сильно искаженный, но все же довольно живой образ.
Есть некое чудо в явлении Пушкина, который всякий раз становится просветленным образом того, кто его читает. То же произошло и с советским Пушкиным.
И едва ли можно переоценить значение того, что пушкинский лик засиял на знамени новой советской империи. Это не просто изменило облик советской России, но во многом спасло Россию (пусть даже и под властью большевиков).
Оружие, которое советская пропаганда вырвала из рук Зарубежья, оказалось в итоге гораздо более мощным, нежели могли предположить большевистские вожди: сияющий пушкинский лик затмил их собственные лики и изменил лицо самого большевизма.
Пушкинский культ, говоря словами Грамши, «сцементировал народные силы», связав в едином культурном пространстве многонациональную страну и став, таким образом, мощнейшей имперско-объединяющей силой.
Удалось бы СССР без такого культурного цемента выиграть войну? Стали бы люди воевать за неукорененный в национальной природе большевизм, даже под дулами заградотрядов?
Но за страну Пушкина, Толстого и Достоевского воевать стало уже возможным и даже необходимым…
Владимир Можегов
http://www.vz.ru
